гиацинтовое время — стрелки на часах пульсацией жизни, тихим шелестом сквозняка по босым ступням рассыпается весна пеплом. ментоловый дым у самых уст рассказывает далекие сказки тысячи ночей. на запястьях остается тонкий след удушья. пол под ногами острой галькой впивается от самой двери. кальмаровый вкус и венами провода у самого края неба в углу окна, утопленного в землю. зимой сквозняками; дыхание под одеялом тает облачком пара и засыпает под блеском звезд. дрожью бусины бегают по половицам, прячутся по углам, рассыпаются ярким сияющим морем. остаются под подушкой молочные зубы — без монет. хангыль ластиком стирается с полей тетрадей, растворяясь линией горизонта. стаей журавлей взмахивает железными крыльями и гулом турбин распугивает большую и малую медведицу. земля скрывается под сладкой ватой белоснежных облаков. через тысячи лет опавший желудь зазвенит шелестом о сухую листву, но ничего не всколыхнется в душе. за закрытыми дверьми среди сладкого запаха тающего воска свеч пара синих глаз устало стянет черный шелк с плеч — на закате жизни алые раскрывающиеся лепестки розы кажутся уже не такими желанными, но напомнят о былом. тонкое прикосновение подрагивающих воспоминаний скользнет по приоткрытым блестящим от слюны губам. так вожделенно. словно отыскать оазис посреди умирающей пустыни. проводить последний закат. грохотом зарева фейерверков, в блестящей прозрачности бриллиантов отражается искристое вино в бокалах. пряность дуба, легкая тревога августовского вечера, пьяное головокружение. потеряется все в лабиринте смеха и музыки. о чем еще г о в о р и т ь ? * * * мягкую улыбку размазывать по асфальту, уткнуться взглядом в носок чужого ботинка; сердце набатом бьет по ушам; молли зачерпнет ладонями его розовые выжженные волосы, накинет на голову желтый капюшон и заливисто засмеется над глупой шуткой однокурсников; зак уткнется в ее яркие туфли и ослепляюще белоснежные гетры, уберет волосы с глаз и поправит капюшон, съехавший на глаза. он курит за капмусом, задумчиво рассматривая прямоугольник неба; его так много, что хочется задохнуться; желтый, розовый и зеленый смешиваются в сюрреалистичность полотна ван гога, когда сон накроет в обед посреди университетской лужайки. красные отблески мыслей замелькают в глазах. — ты спишь вообще? — агнес что-то мажет под глазами и морщит лоб, зак ткнет пальцем: «состаришься быстро», — она только отмахнется. порой кажется, что дни разноцветными карточками сменяют друг друга и их калейдоскоп начинает раздражать. все та же лужайка, лавки у входа в окружении однокурсников, все тот же прямоугольник неба за кампусом, темная лаборатория — вода стекает с красных снимков. зак находит ножницы и черно-белые карточки фрагментами разваливаются по столу. — что ты делаешь? — дай прикурить, — грязные старые кеды шаркают по протертому асфальту — здесь одуванчики стремятся ввысь. из искры родится пламя. зак заглянет в темноту тяжелого взгляда, кивнет и отступит. * * * что-то дергается внутри трепетно и нервно. осторожно на подступах скручивается ужом темным нехорошим чувством. у миши дрожит голос натянутой струной. пыль оседает на волосы, ложится на его широкие плечи. в неестественном замедленном. торопливый шаг, тяжесть опустившейся ладони на плечо болезненным и гулким ощущением, то как он скручивает крышку с бутылки. и она несколько раз ударяется о бетонный грязный пол. захлёбывающимся нелепо воздухом карпом воспринимается. — что случилось? — он слышит свой голос такой далекий и неестественный. совершенно чужой. всем естеством ощутить надлом. заглянуть внутрь надорвавшегося картона. у темы криво нарисованная улыбка остается дурацким воспоминанием — такая ужасная нелепость. а потом будет светить солнце. это чертово солнце среди цветущей зелени. и все в черном, жутком; в искаженных печалью лицах натянутых на привычные эмоции поверх ; осыпающаяся на деревянную простую крышку земля — пуста звука разносится вокруг ; и пустой мишин взгляд — тема в нем пропадет. мутно. как же мутно. мысли разбушевавшимися пчелами: а что дальше? что будет дальше? что будет с мишей… что будет с балетом… что будет с ними? а они все подходят и подходят — эта бесформенная унылая черная масса, хлопают его по плечу, проливают слезы и такой большой миша вот-вот будто сложится пополам, становится меньше, становится хрупким. и их комната в коммуналке такая безлюдная, отзывается эхом. он был здесь столько раз, ловил солнечную улыбку мишиной мамы и ни разу не замечал того, как темные круги под ее глазами прожигали насквозь израненную душу, как чья-то тень следовала за ней по пятам ; ни разу тема в ее медом тающих во рту пирогах не чувствовал тяжелой горечи ; никогда бы не подумал, что все будет так. и теперь ему жаль — тема задыхается от собственной беспомощности и молчит все эти дни ; ему кажется, что в мире не существует слов, которые бы он мог произнести сейчас. а это дурацкое солнце все бликует о лак на мебели и нервные солнечные зайчики бегают по стенам, по старым выцветшим шторам, по мишиным черным брюкам. задохнуться возмущением. согнать бы их запутавшихся в волосах и эту толпу подглядывающих у двери глаз прочь. теме впервые хочется спрятать мишу от всего мира. и он тихо говорит, пока миша отблеском себя блуждает по комнате: — давай ты поживешь у меня? родители не против, — они встречаются глазами и артем вновь улыбается. криво и по-дурацки — ему очень жаль. ему кажется, что если бы они из-за него тогда не задержались в классе, все было бы иначе. тошно. вся мишина жизнь складывается в одну единственную легкую сумку.